- Моя кошка умерла. Ее звали Регги.
- Об этом надо писать песню…
…из телефонного разговора…

Она лежала в одиночестве в комнате, настоенной июлем, в темноте, пронизанной иголочками звезд, нитями запахов улицы. Она спала. В такой час можно было либо спать в мансарде с распахнутыми окнами, либо пить ледяные коктейли в клубе с кондиционером. Она спала.

Маленькая кошка по имени Регги умывалась, сидя на подоконнике. Больше всего на свете она любила кефир, спящую на диване Лену и шелест бумаги. На столе неподалеку лежал кем-то принесенный рассказ "Ника", напечатанный серым шрифтом принтера epson LQ-100 на тонкой бумаге. Регги принюхалась. Бумага пахла селедкой, которую завернут в нее завтра. Регги чихнула, она не любила селедку. Остальная комната пахла жарой и лениным сном. И только совсем рядом с черным влажным носом улавливался запах кефира.

Кошка легла, перевернулась на спину и увидела небо. Интересно, как пахнет небо? Июль, шелест улицы, любовь, темнота комнаты и запах бумаги сплетались в немигающих коричневых глазах в песню. Регги зажмурилась, потянулась. Стараясь не забыть песню, перепрыгнула на диван. Утром, после кефира, песня будет спета Лене - с зажмуренными глазами, тихо, в самое ухо.

29 декабря 2001

Троицк

- Виктор, что для вас музыка - хобби, работа или судьба?
- Я думаю, что судьба.
В. Цой "Акустический"

С моим преподавателем по логике я не поладила с первой же встречи.

С точки зрения его предмета, мой мир вообще отсутствует. Он - ложный вывод из ложных посылок.

Вчера Дэн пригласил всех в гости в новую квартиру. Дэна на самом деле звали Димой. А Дэном его назвала его маленькая племянница, которой он напомнил растрепанного слоника Дэна, вечно валявшегося под столом в нашей студии.

У Дэна вчера было здорово. Его жена собиралась устроить чай. Она не знала, что чай без рок-н-ролла - ничто.

И мы устроили ей рок-н-ролл...

Она хорошая, эта Димкина Нина, только она логична, как предмет моего препода.

Мы устроили рок-н-ролл, как лучшую закуску к чаю с вишневым вареньем. Дэн не был против. А Нина, светская львица, чуть не плакала, так ей хотелось, чтоб мы "были людьми". Она спросила: Как твой экзамен по логике?

Вопрос был закономерен и логически вытекал из позавчерашнего экзамена. Вопрос был задан на словах "Все это..."

Я взяла синий маркер и на бледно-зеленых обоях новой квартиры Дэна написала: "Рок - это рок. А от судьбы никуда не деться".

июль 1999

С самого утра у моего кота по кличке Лось испортилось настроение. На улице шел дождь, и было заметно, что зарядил он надолго. А это значит, что я не пущу Лося на улицу и он не увидится с кошкой Марией из соседнего двора. И Лось будет весь день расхаживать по квартире в плохом настроении и грызть тапки моего мужа Саши. Это значит, что я не пойду в магазин и не куплю Лосю его любимой "Кильки в томате". Это значит, что мой муж придет с работы злой и будет кричать на Лося, и Лосю придется прятаться под кровать, а там пыльно и одиноко. Но хуже всего то, что в гости непременно зайдет этот ужасный поэт, который вечно норовит напоить Лося молоком только потому, что его кот молоко обожает. И он будет читать новые стихи и рассказывать про то, что случилось на прошлой неделе с нашим общим знакомым, написавшим когда-то давно пару гениальнейших строк. А потом шестилетний Леша, наш сосед с третьего этажа, притащит своих рыбок, чтобы мы их покормили, потому что он уходит к Владику играть в "МК3", а рыбок надо кормить через каждые три часа.

И Лось непременно поймает одну из Лешиных рыбок и долго будет отплевываться, потому что у аквариумных рыб нет ничего общего с "Килькой в томате"...

1999

В.Г.

Вот так все кончается. Закат. Соленая пена окрашивается красным. Тебе кажется, что ты никуда ее не отпустишь, потому что она - Твоя Любимая. Слишком много живых ниточек между вами. И обрезать их, все равно, что ножом по венам. Но уже ничего не вернуть. Крики чаек еще вчера такие торжественно-радостные, сегодня полны горечи, как морская вода у ног, как сок полыни на губах. У последних слов всегда вкус полыни. Это из-за страха, что они - правда. Солнце садится за море. Закат на побережье - невыразимое зрелище, каждый раз иное и каждый раз достойное восхищения и детской радости в твоем мужском сердце.

Вот так все кончается. На губах улыбка воспоминаний. И море такое же холодное в свете заката, как цвет ее глаз в отблесках костра. Кровавые искорки смерти в ее жестах и интонациях. И ниточки, соединяющие их, нестерпимо натянуты оттого, что корабль, на котором она, уже растворился в закате. Смерть в последних ее словах, звенящих в ушах назойливыми золотыми осами. Невыносимо резкие крики чаек, как лезвие перочинного ножа. И ниточки рвутся, как вены и артерии под лезвием. И пена прибоя у ног окрашивается красным.

1999

Звуки улетали вверх, к звездам, смешиваясь там с дымом костра.

Гитара лила слезы радости и грусти, кидая отблески на глаза людей, сидящих вокруг огня.

В самой глубине глаз певца огонь рождал искру, и гитара возносила слезы в темное небо, где через секунду вспыхивала сверхновая.

Шорохи давно уснувшего леса спешили к одинокому костру и, затаив дыхание, останавливались на краю поляны.

Луна отбросила вуаль облаков, и гитара завыла по-волчьи, а в самых недрах глаз певца ожила вечность.

2 сент. 1999

Затмение наступило как вечер, только в десять раз быстрее. Пришлось зажечь свечи на камине и на столе. Иначе нельзя было бы писать.

Казалось, если днем гаснет солнце, то может произойти что угодно. Возможно любое чудо и любой ужас. Казалось, мир не сможет жить по-старому после затмения.

Выходить из дома было страшно. Но верный дом уже не казался крепостью, когда солнечные часы в растерянности показывали два пополудни в сумеречном свете сумасшедшего солнца.

Накинув мантилью, я вышла на улицу. Все наблюдали затмение. На несколько минут мир сошел с ума, оставив все свои дела, и жизнь остановилась.

В тот день мир изменился и никогда больше не был прежним. В тот день я встретила тебя...

2 сент. 1999

Пашке

"Ходят люди, а не дороги".
Шарль де Костер
"Легенда об Уленшпигеле"

Я протягиваю руку. Стена. Моя магия здесь беспомощна. В полнейшей темноте я делаю шаг. Еще. Еще и еще.

В мозгу рождается бесстрастный голос:

"Где же твоя нить, Ариадна?"

"Замолчи".

"Хе-хе. Ты отдала ее... ты отдала... отдала..."

"Замолчи".

"Отдала... Теперь ты погибнешь в этом лабиринте".

Нет. Шаг. Еще. Еще и еще.

В полнейшей темноте я иду в свое будущее. Не зная пути, не видя дороги.

Стоп. Закрываю глаза. Темнота расступается перед тонкой змеей светлой нити.

"Не придумывай, ты не можешь видеть то, чего нет".

"Ты отдала свою нить. Ты предпочла обречь себя на смерть в этом темном лабиринте, заплатив жизнью за его жизнь..."

"Я любила его..."

"А он..."

"Замолчи".

Не открывая глаз, делаю шаг. Светлый призрак натянутой нити уводит за поворот.

"Да откуда она взялась?"

"Она соткана из слов чьих-то молитв, вознесенных к богам. И из слов, произнесенных, когда я приходила к кому-то во сне".

"Это не его лабиринт..."

"Это не его нить..."

Темнота почти осязаема. Мерцающая струнка нити колеблется и звенит под натиском неизвестного, страшного. Не останавливаться. Кто-то хотел, чтобы я вышла отсюда. Он...

"Нет, не обманывай себя, никто не ждет тебя и не помнит".

"Но..."

"И этой нити здесь нет, потому что ее не может быть".

"Замолчи".

"Ты вновь заблудилась и..."

"Замолчи".

Прикосновение. Вздрагиваю.

- Ну что ты? Что случилось?

- Ничего. - Свет пронизывает листья деревьев над головой. Свет бьет в глаза. Свет на щеках и на лбу. Прикосновение.

"Он ведь тебя не..."

"Замолчи".

Прикосновение.

Прикосновение в ответ.

Свет.

22 мая 2000

22:16

Троицк

---

Сезон дождей (отрывок без начала и конца).

В этом месте всегда был слышен шум дождя. Независимо от времени суток или года шорох падающей воды наполнял несколько маленьких комнат. Мы приходили сюда летом, чтобы освежиться, зимой – согреться, а осенью – по привычке. Прямо при входе возле двери на нотном пюпитре стоял большой энциклопедический словарь, открытый на странице со статьей «Дождь». Между двойных стекол окон в солнечные дни текла вода, которую выключали, как только на улице собирались тучи, и все посетители могли наблюдать рождение дождя и разгядывать его капли сквозь увеличительные стекла, в которые тут и там переходили обычные. Здесь, в магазине под вывеской «Сезон Дождей», представляющей из себя большие серебрянные буквы, под которыми каждый час переворачивалась клепсидра, мы проводили то время, которые остальные люди считали свободным. Здесь можно было купить любую книгу из тех, где хоть однажды встречается слово «дождь». Книги стояли на высоком – во всю стену стеллаже и вместо суммы на ценниках были проставлены номера страниц, на которых описаны различные дожди. Рядом располагались стеллажи с дисками, на которых были собраны все песни мира о дождях. Здесь можно было купить все, мало мальски связанное с дождем – от зонта до душа. Напитки в маленьком баре носили небывалые имена, вроде «бриллиантовые капли, переливающиеся в лучах восходящего солнца» или «гроза над Буэнос-Айресом». Но самое замечательное было то, что только здесь – в маленьком домике на углу двух тихих улочек можно было попробовать на вкус дождь Каира, Аделаиды, Питера, Токио или позавчерашний ливень над озером Мичеган. Здесь можно было купить шум дождя в стеклянной банке, покрытой изнутри потом и слушать его дома или в Университете тайком ото всех. Впервые я зашел сюда весенним вечером, кода в небе назревала гроза и в магазине собрались люди, словно болельщики в баре, где транслируют футбольные матчи. Мой приятель писал работу о влиянии атмосферных осадков на проявления любви и покупал тут необходимые для работы книги. В тот вечер я так и не ушел оттуда – не потому, что на улице хлестал ливень и нельзя было высунуть на улицу нос, а потому что шел дождь и все смотрели на его торжественное шествие.

Впоследствии я стал приходить в «Сезон Дождей» каждый день и познакомился со всеми постоянными посетителями. Скоро я прекрасно ориентировался в главной комнате, знал – в какой стакан наливать лондонскую морось, где на серебристо-серых стенах написано слово дождь по-испански, как звучат дожди на молитвенных барабанах в Тибете, и почти научился различать дожди Даллоса и Дрездена. В «Сезоне Дождей» покой вливался в кровь с каждой каплей дождя, растекался по всему телу и, попадая в сердце, лечил от стрессов и мыслей о смерти. Только одно меня волновало и беспокоило среди шуршащей нирваны этого места – почти незаметная, сливающаяся с цветом стен, дверь на противоположной от входа стене. Я ни разу не видел, чтобы она была открыта, чтобы кто-то входил в нее или выходил обратно. Казалось, ее нет, никто не замечал ее, и никто не заговаривал о ней. Там, где должна быть ручка, слово дождь было написано на латыни и никакой ручки не наблюдалось. Но дверь была.

зима 2001-2002

Питер